Улыбка Бога [СИ] - Виктор Гвор

— Ага, понял. А я Лёнька. Леонид Зоммерфельд. Из Тулы. Вы мне объясните…

Костя и Яшка обалдело вытаращили глаза.

— Как тебя зовут? — спросил Грым. — Полностью только. Без отчества.

— Леонид Зоммерфельд… — повторил Лёнька.

Йети зашелся в душераздирающем хохоте.

— Немец? — с трудом выдавил он сквозь смех.

— Ну да, — подтвердил Лёнька, — а что?

— Сколько ты выпил? Вчера, в смысле, немец наш ненаглядный?

Лёнька честно попытался сосчитать, мучительно припоминая детали вчерашнего вечера…

— Пятьдесят, еще триста, еще пять глотков… Или шесть… И до этого…

— Водки? — спросила Светка, заранее догадываясь об ответе.

— Спиртяги. Чистой. Под гидроколбасу…

— Яша, ты говорил за смертельные дозы? — опять заржал Грым. — И что немец какой сыграл бы жмура от третьей части? А, мол, только русскому человеку — хоть бы хны?

— Таки да… — развел руками цыган. — И был категоричски правый за этот вопрос!

— А наш друг — немец! Сам же признался.

— Костя, — оправился от изумления Яшка, — не делайте мне смешно! Ви же слышали, шо Леонид из Тулы! Это же очевидно! Он — русский немец! Ви можете сказать худого слова за родину самоваров, пряников и чудо-пистолета «Тульский-Токарев»? Таки сначала русский, а уже потом немец! Где Ви видели немца, шобы так красиво и убийственно махал березой? И если Ви мне не верите, давайте вольем в фельдфебеля флягу шнапса, шобы Ви смотрели своими глазами за его безвременную нравоучительную кончину!

Йети, наконец, просмеялся, и с трудом сел обратно.

— Леня, какой сейчас год?

— Блин, странные Вы, ребята! Две тысячи седьмой!

— Знаешь, Яш, ты прав… — задумчиво начал рассуждать Костя. — Нажраться до состояния нестояния, провалиться во времени, сходу положить девять гитлеровцев, подраться с йети, а потом заснуть прямо посреди драки может только русский. Хоть он сто раз немец. Не удивлюсь, если он, как протрезвеет, обратно в две тысячи седьмой скаканет.

Костя замолчал и очень серьезно посмотрел на Лёньку.

— Слушай, парень, ты сейчас постарайся просто поверить…

Лёнька молчал. Потом подобрал флягу, надолго приложился, обвел взглядом всех присутствующих, усмехнулся, заметив Яшкину руку, лежащую на рукояти кнута и спросил:

— Еще и однофамилец. Фрицевский унтер. И что я должен сделать, чтобы вы мне поверили?

Никто не ответил. Рыжий вздохнул:

— Немцы убитые — не доказательство. Пьяный был. Слова — только слова. У меня дед — Герой Советского Союза. Только как это проверишь… Да и фамилия другая. Штейн…

— А звали как?

— Антон. Классный старикан…

— Антон Штейн? — удивился Грым. — Из-под Саратова родом?

— Ну да. Гнаденфлюр.

— Старикан?! Он же погиб! В сорок третьем, под Курском! Танк сжег, и сам…!

— Кто погиб? Дед?! Да он и сейчас живехонек! Какие фашисты под Курском?!

Лёнька еще раз приложился к фляге. И исчез.

— Костя, Ви таки пророк! Только шобы перенестись, ему надо не протрезветь, а таки выпить.

— Надеюсь к себе перекинуло, а не к динозаврам, — рассеянно заметил Грым. — Яшка, ты не понял главного! Тошка Штейн остался жив. Немцы до Курска не дошли. История изменилась, понимаешь?! Не зря мы корячимся!

— Таки разве кто сомневался? — усмехнулся Яшка. — Или Ви собирались до заслуженного отдыха?

Поляна вдруг исчезла вместе с невероятной компанией. Вокруг шумел Грушинский фестиваль. Хаотично перемещались толпы слегка неодетого по поводу жары народа. Пьяного и трезвого, с гитарами и без. В живописном беспорядке стояли палатки, занимая любые, даже самые маленькие кусочки ровной местности. С ближней сцены доносился хриплый голос Леши Тараканова:

— Крест и с бриллиантом печатка,

— Цепь, в полруки толщиною.

— В землю зарой свой коттедж на участке,

— Выкраду вместе с землею.

Лёнька огляделся, пытаясь сориентироваться. Ага, почти у самого лагеря. Ну и потопали. Пригрезится же такое!

— Лёнчик!

Вовка Дробышев бежал к нему через луг, радостно размахивая руками.

— Лёнчик! Ты куда пропал! Мы тебя весь день ищем! Девчонок твоих тормознули. Они говорят: «Пошел в сортир и не вернулся». Ты где был? Лёнчик!

— У подруги был. Получилось так.

— Ух ты! — Вовка уставился на грудь друга. — Кто это тебе так перепаял?

— Упал на пенек. Пошли в лагерь.

И Лёнька двинулся следом за Дробышевым. Немецкая фляга с выбитым орлом, ухватившим цепкими когтями свастику, жгла руку. Можно объяснить всё. И почти суточное отсутствие, и синяк на груди. И даже флягу. И несколько рыжих шерстинок на джинсах. Всё можно объяснить. Только почему-то совершенно не хочется. Зато очень хочется по возвращению съездить к деду…

— Это ремень иль юбчонка?

— Ноги — два метра длиною.

— Спрячется в центре такая девчонка,

— Выкраду вместе с Тверскою.

Яшка, краем глаза кося в сторону Светки, допел куплет и, продолжая выводить на гитаре мотив, с задумчиво-недовольным видом произнес:

— Я Вам скажу за эту песню, шо ощущаю таких неверностей, как нигде кроме!

— Ты что, оригинала не знаешь? — спросила Светка, переворачиваясь с живота на спину.

— Откуда ему знать? — лениво протянул Костя, — «Неуловимых» в шестьдесят шестом сняли. А до того времени никто за Яшку-Цыгана и его песни и не догадывался. Тьфу! Кажется, я заразился от этого одессита!

— Товарищи йети! Ви шо, издеваетесь? Таки я не вижу очереди за диктовку! — возмутился Любецкий.

— Не кипишись, продиктую, — Звин дружелюбно оскалилась, — могу и напеть!

— Светочка, при всем уважении к вашим вокальным талантам, таки лучше сразу огнетушителем! Ми не выпьем сколько надо, просто не имеем никого из Тулы, и даже прочих немцев. И литра спирта тоже отсутствует. Даже шнапса и то… Но шо касается слов…

— А шнапс куда делся? — спросил Костя.

— Одну флягу отдали без второго слова за опохмелку нашего интернационального алкоголика. Вторую он прихватил с собой до будущего, — Яшка задумался, — или до прошлого, но не суть. Полфляги наш кашевар-террорист скормил несчастной тетерке, за которую так любезно ходили мадемуазель и ее красный друг. Потому ми имеем на обед лебедей в вине, то есть дичь в шнапсе. Полторы фляги ми налили фрицу, шобы проверить, имеем ми немецкого Зоммерфельда или таки русского…

— Это когда успели? — поинтересовалась Светка.

— Таки пока Ви с Грымом ходили до сбора цветочков, ми решили подумать за хорошую мысль.

— И каков результат? — спросил Костя.

— Таки он ни разу не из Тулы, — махнул рукой Яшка. — Сыграл жмура с половины фляжки. Просто позорит достойную фамилию!

— Ты же сказал полторы? — прищурилась Светка.

— Таки мы допили остальное. — равнодушно пожал плечами Любецкий. — Не пропадать же добру. Да и за упокой положено. Шоб лежал и не бродил.

— Шамси, — пожурил Костя, — мусульмане же не пьют.

— Я атеист, Грым-джан, — невозмутимо ответил таджик. — А кроме того, если бы Аллах не хотел, чтобы я пил этот шнапс, он бы мне его не послал.

— Так шо ми имеем четырех фляг, из которых по две до Вас с мадемуазель, пропорционально весовых категорий, — закончил подсчет на загнутых пальцах Яшка, — Так шо там за слова? Мине таки страшно хочется делать до гитары песню Яшки-Цыгана.

— Мда, — вслух посетовал Костя, — хреновый из меня командир. Совсем распустил личный состав.

— Костя, не будьте таким занудой! Никто же не говорит, шо ми работаем по шнапсу каждый день или против приказа. Но иногда это даже немного полезно. Да и шо значит полфляги для русского таджика? Таки наши немцы с литра спирта как стеклышко. Только звереют, шо твоих берсерков с мухомора! Лучше без второго глотка добейте свои фляжки, и снимем вопрос за неимением материалу. И закусите тетеркой в шнапсе, как в лучших домах ЛондОна и Пэриджа!

Яшка немного помолчал, перебирая струны, вполголоса пропел:

— Кто не мечтал, тот просто нищий духом!

— В Париже ведь и Сена, и Камю,

— Там пол-Одессы, по последним слухам,

— И в кабаках Вертинского поют.

После этого Любецкий совершенно серьезным голосом спросил:

— Таки шо ми будем делать за этого непонятного гауптмана? Скажу Вам без второго слова, шо он меня волнует в самом плохом смысле!

— Зацепил? — поинтересовался Костя.

— Таки мене не нравится, шо за нами ходят таких людей. Если они хотели прийти до бодеги старого Соломона и поесть за компанию грибной похлебки, я не сказал бы противоречий. Но у них же есть таких причин иметь совершенно другие цели.